Глава Ки Тиса | Шмот (Исход) 30:11-34:35

Lesezeit: 7 Minuten

В главе „Ки тиса“ приводится указание касательно „медного сосуда для омовения“, в дальнейшему именуемого просто „киором“ (Шмот, 30:17-21). В рамках заповеди о помазании храмовой утвари (там же, 26) киор упоминается в одном ряду с прочей храмовой утварью и включен в число наделенного статусом „святая святых“ („И освяти их, и будут они святыней великой; все, что коснется их, будет свято“, 30:29). И Рамбам (Мишне Тора, Законы Храма, 1:5-6) причисляет киор к числу объектов, составляющих главную часть Святилища.

С другой стороны, всё прочее, входящее в тот же список („Шатер собрания и Ковчег Свидетельства; и стол, и все его принадлежности, и светильник, и его принадлежности, и жертвенник воскурения; и жертвенник всесожжения, и все его принадлежности“, 30:26-28) упоминается в главе „Трума“ (а золотой жертвенник, на котором совершались воскурения – в главе „Тецаве“, отдельно от остальной утвари, чтобы, как объясняют Рамбан, Сфорно и др., подчеркнуть: исключительная цель воскурений – выражение поклонения пред Всевышним и т.д.). Киор же впервые упоминается только в „Ки тиса“. Спрашивается: почему?

Некоторые комментаторы Писания (Сфорно, Хизкуни) предлагают этому следующее объяснение: киор не является „самостоятельным“ элементом храмовой утвари. Он лишь приспособление, позволяющее коэнам подобающим образом подготовиться к служению, совершая омовение рук и ног „при входе своем в шатер собрания“ или „приступая к жертвеннику, чтобы служить, воскурить огнепалимую жертву Господу“ (Шмот, 30:20).

Есть еще одно принципиальное отличие киора от прочей храмовой утвари, являющейся „святая святых“, помимо „месторасположения“ в тексте Писания. И оно касается месторасположения (на это раз – без кавычек) киора в Святилище. В отличие от прочей утвари, находящейся в части Храма, именуемой „Шатром собрания“ (Оэль моэд).

Даже о размещении жертвенника во внутреннем дворе, сказано: „И помести жертвенник всесожжения пред входом в скинию шатра собрания“ ((Шмот, 40:6) ). И Моше, естественно, так и поступил: „А жертвенник всесожжения поставил он у входа в скинию шатра собрания“ (40:29).

О киоре же сказано: „И поставь его между шатром собрания и жертвенником“ (Шмот, 30:18). И Раши (там) поясняет: „Это жертвенник всесожжения, о котором написано: „Перед входом в скинию шатра собрания“. Сосуд для омовения был несколько смещен в сторону и стоял против свободного пространства между жертвенником и скинией, не отделяя их друг от друга, ибо сказано: „И жертвенник всесожжения поставил при входе в скинию“, то есть перед Шатром собрания находится жертвенник, но не сосуд для омовения. Как же? Он был несколько смещен к югу. Так сказано в трактате 3евaxuм (59а)“.

Т. о., несмотря на то, что, согласно одному из мнений в Талмуде (см. т. Келим, 1:9, мнение рабби Йоси), в пространстве между внешним двором и жертвенником было запрещено находиться без предварительного освящения (посредством омовения) рук и ног, доступ к киору был дозволен. С тем, чтобы омыть руки и ноги, соответственно. Иными словами, к киору, стоящему во внешней части двора, коэнам можно было пройти только для того, чтобы совершить омовение, позволяющее находиться (оставаться) во дворе.

То, что киор служит для освящения рук и ног коэнов, чтобы те, в принципе, могли приступить к храмовому служению, находит свое выражение не только в том, в какой части святилища он был установлен, но и в его объеме. Из сказанного в стихе: „И омывали из него Моше и Аарон и его сыны свои руки и свои ноги“ (Шмот, 40:31), – Талмуд (Звахим, 19б) выводит, что киор должен быть в состоянии содержать объем воды, необходимый для освящения рук и ног четырех коэнов. Иначе он не пригоден для использования в качестве Храмового киора.

Четыре – потому, что сказано „Моше и Аарон и его сыновья“. Раши (там) подчеркивает: „оставшиеся сыновья“, т. е. Элазар и Итамар. Правда, Надав и Авиу на тот момент были еще живы, но, как объясняют некоторые комментаторы Талмуда, они как раз из-за того и погибли, что не омывали руки ноги, перед тем, как приступить к служению (по другому мнению, на описываемый момент Надав и Авиу были уже обречены, поэтому были ни в счет). Что касается Пинхаса – по ряду мнений (в том числе мнению Раши в комментарии к Пятикнижию), он на тот момент еще не был коэном.

Остается вопрос с Моше. Ведь известно, что Моше (в одиночку) совершал служение только в первые семь дней освящения Святилища, а на восьмой вступило в силу коэнство Аарона и его потомков, а Моше уже больше не коэнствовал (см. Звахим, 102б). Конечно, есть и альтернативные версии: куда без них в иудаизме? Но эта, как ни крути, консенсусная. И если взять ее за основу, то не было ситуации, когда бы одновременно коэнское служение осуществляли и Моше, и Аарон и двое сыновей Аарона.

Зачем же, спрашивается, устанавливать вечные параметры киора, исходя из нужд бригады, которой никогда не существовало? Не было в истории коэнской смены, состоящей из Моше, Аарона, Элазара и Итамара. Так почему в киоре непременно должно хватать воды для омовения руки и ног этих четверых?

Можно предложить следующий ответ на заданный вопрос: семь дней освящения, на протяжении которых коэнскую работу делал Моше, были необходимой (заповеданной!) подготовкой к последующему (вечному, до скончания времен) коэнскому служению Аарона и его потомков. И киор, по своему функциональному предназначению, служит подготовке (освящению) к служению. Поскольку на протяжении восьми дней освящения в служении участвовало четверо (Моше – в первые семь дней. Аарон, Элазар и Итамар – в восьмой), то и в киоре должно доставать воды для нужд всех четверых.

Получается парадоксальная штука. С одной стороны, киор служит „всего лишь“ для подготовки к совершению храмового служения, не являющегося непосредственной частью оного. А с другой стороны, именно в его устройстве мы находим намек на причастность к коэнскому служению Моше. Наравне с прочими коэнами, а в некоторых аспектах – и даже на болеее высоком уровне, чем их.

Эта двойственность статуса киора находит свое выражение и в том, что тот сделан „из зеркал женщин, собиравшихся у входа в Шатер“ (Шмот, 38:8). И Раши там поясняет: „У дочерей Израиля были медные зеркала, в которые они смотрели, когда украшали себя. И даже это они не колеблясь принесли в доброхотный дар для скинии. У Моше они вызвали отвращение тем, что изготовлены в угоду дурному побуждению. Сказал ему Святой, благословен Он: „Возьми! Ибо они Мне милее, чем все другие приношения““.

Итак, с одной стороны, киор был сделан из меди зеркал, вызывавших у Моше, несмотря на всю его любовь к сынам и дочерям Израиля, отвращение („тем, что изготовлены они в угоду дурному побуждению“). Настолько, что они не упоминаются в числе прочих приношений на возведение святилища. Н, с другой стороны, именно о медных зеркалах сказано Всевышним: „Ибо они Мне милее, чем все другие приношения“.

Объяснение этой двойственности связанно с тем, что идея заповеди „И сделают Мне Святилище“ (Шмот, 25:8) заключается в том, что благодаря тому, что из тринадцати (вариант: из пятнадцати) материальных веществ создается Святилище, Всевышний будет „пребывать среди нас“. И это в свою очередь приводит тому, что достигается цель сотворения мироздания – создание „жилища Всевышнего в нижних мирах“. А поскольку под „нижними мирами“ подразумеваются самые нижние, ниже которых нет, то само собой разумеется, что есть необходимость в освящении и во включении в структуру Святилища того, что „изготовлено в угоду дурному началу“ и служит (служило) ему.

Почему же тогда Моше испытывал к ним отвращение?

Потому что Моше, пророк пророков, видел и пытался сделать видимым для других сущность Б-жественного. То же, что является порождением дурного начала и получает жизненность от него, даже будучи освященным, продолжает эту сущность скрывать (подобно тому, как стекло, покрытое даже тончайшим слоем иного материала, то бишь превратившись в зеркало, не позволяет увидеть сквозь себя сам предмет, но лишь отражение того, что находится перед ним).

Да, у отраженного света есть свои преимущества перед светом непосредственно излучаемым источником. Он может быть более возвышенным в тех или иных аспектах. В том смысле, скажем, как искреннее раскаяние о совершенном преступлении возвышеннее исходно праведного поведения. Понятно, что эта „возвышенность“ и превосходство – весьма относительны. И по большому счету остаются лишь подобием праведности, в отличие от самой праведности.

Вот Моше и не хотел, чтобы „буду обитать в них“ носило характер опосредованного проявления Б-жественного. Ему хотелось, в соответствии со своей собственной духовной природой, непосредственного раскрытия Б-жественного в мире. Поэтому мысль о том, что скиния будет включать в себя „изготовленное в угоду дурному побуждению“, была ему отвратительна. Но поскольку конечная цель – все-таки „жилище в нижних мирах“, без привлечения (вознесения) „изготовленного в угоду дурному побуждению“ – никак. И Моше переборол свое отвращение.

Сказал ему Святой, благословен Он: „Возьми! Ибо они Мне милее, чем все другие приношения“. В глазах Небес преодоление себя (в нашем печальном случае это автоматически означает „преодоление дурного начала“) во имя служения Всевышнему является высшей ценностью. И именно наличие дурного начала, дурного побуждения, делает возможным преодоление оного и принятия на себя ярма Небес. Благодаря чему достигается полнота превращения мироздания (включая низшие миры) в „жилище для Всевышнего“.

Как зеркала, из которых был сделан киор, с одной стороны, „внушали отвращение тем, что изготовлены они в угоду дурному побуждению“, а с другой, Всевышнему „они милее, чем все другие приношения“, так и сам сделанный из них киор, с одной стороны, служит только для приготовлений для служения (и в этом отношении настолько ниже остальной храмовой утвари, что не заслуживает упоминания наравне с ней в главе „Трума“), но с другой, обладает в глазах Небес большей ценностью, чем утварь, посредством которой совершается непосредственно служение. Ибо омовение, очищение символизирует (является материальным аналогом) превращение противного святости в святость, принятие на себя ярма Небес и т. д.

И поэтому личность Моше связана именно с киором. Моше является идеальным примером полного самоотречения во имя Небес. И безоговорочного принятия на себя ига служения Всевышнему.

И также киор, как мы помним, символизирует Аарона и двух его сыновей. Проще говоря, коэнов. Тех, чье предназначение, чья природа связаны с тотальной отдачей служению Всевышнему. Служением, свершающемся в Храме, вдали от посторонних взглядов. Что символизирует сущностность, „глубинность“ уровня служения.

Вот-вот должен прийти Машиах. Будет наконец отстроен Храм. И все мы получим возможность (пусть издалека, из-за угла) полюбоваться киором. Это будет гигантская махина, вмещающая такое количество воды, что хватит на омовение всех конечностей всех коэнов в мире и еще останется. И много еще чего изменится к лучшему до неузнаваемости. А к худшему не изменится ничего.